Хроники времен Сервантеса - Страница 80

К оглавлению

80
* * *

Отец умирал. Он лежал на кровати, вытянув руки вдоль тела, и тяжело дышал. С каждым вздохом в его груди что-то клокотало. Нос заострился, как у покойника. На лбу выступила испарина. Смерть уже наложила печать на его лицо.

— Ты здесь, Мигель? — спросил отец.

Мигель вздрогнул. В этом хриплом голосе не было уже ничего человеческого. Ему показалось, что в полумраке комнаты он различает очертания смерти, притаившейся у изголовья кровати.

— Здесь. Тебе что-нибудь нужно, отец?

— Я умираю, — сказал старик.

Мигель хотел его успокоить, сказать что-нибудь ободряющее, но не смог произнести ни слова.

— Я много грешил в жизни и боюсь, что попаду в ад. Такое может быть, Мигель? — В его голосе чувствовался неподдельный ужас.

— Успокойся, отец, — сказал Сервантес. — Ты прожил достойную жизнь и скоро будешь в раю вкушать вечное блаженство.

— Пошли за священником, — сказал отец. — Я хочу причаститься.

— Сейчас?

— Да, а то он может не успеть.

— Я уже послала, — сказала мать, тихо плачущая в углу комнаты.

— Дорогая моя супруга, — сказал отец, — я буду ждать тебя там, где мы опять будем вместе, и уже навеки.

У Сервантеса текли слезы, но он не чувствовал этого.

— Дай мне руку, Мигель, — сказал отец. Сервантес подал ему руку, и он вцепился в нее с неожиданной силой. — Бог дал мне хороших детей, Мигель. И ты — лучший из них. Ты лучше всех. Я всегда это знал. Мне так хочется, чтобы ты был счастлив, — прерывистым голосом произнес он.

Пришел священник, и Мигель вышел из комнаты. Причастившись, отец стал спокойнее.

— Теперь я готов предстать перед судом Всевышнего, — сказал он.

Всю ночь Сервантес провел рядом с умирающим. На рассвете началась агония. Дыхание отца стало прерывистым. Сервантес почувствовал, что душа уже оставила его тело, и за жизнь продолжает слабо сражаться лишь неодушевленная оболочка. Внезапно отец захрипел. По телу прошла судорога — и наступила тишина.

Хроника четырнадцатая,
в которой рассказывается о том, как Сервантес стал сборщиком налогов и попал в тюрьму

После смерти отца Сервантесу пришлось взять на себя материальные заботы о матери и сестрах. Подрастающая Изабелла тоже требовала расходов. Сервантес бодрился, на людях шутил и смеялся, но им все чаще овладевала тоска. Он уже привык считать себя неудачником и с горечью думал, что судьба определенно испытывает удовольствие, с таким рвением преследуя его. Литературный труд, с которым связывалось столько надежд, не принес ему ни богатства, ни славы. Впереди маячила перспектива хронической бедности.

Понимая, что шансы добиться благополучия в Мадриде исчерпаны, Сервантес решил искать счастье в Севилье, которая была в то время центром торговых связей с испанскими владениями в Америке. Здесь было легче заработать на кусок хлеба, чем в любом другом месте. Сервантес называл Севилью «приютом для бедных и убежищем для несчастных», к числу которых причислял теперь и себя. Он страдал оттого, что перейдя сорокалетний рубеж, так и не сумел оградить от нищеты свою семью. Неужели на всем полуострове не найдется места, где он мог бы обеспечить своим близким достойное существование?

Сервантес оставил Севилью и скитался как последний бродяга по городам и весям. Ему часто приходилось стучаться в чужие дома, просить еды и ночлега, и обычно ему не отказывали. За его спиной люди жалели бедного калеку, а у него, к несчастью, был превосходный слух. Ему по-прежнему фатально не везло. У него не было ни профессии, ни высокопоставленных покровителей. Он охотно взялся бы за любую работу, но однорукий работник никому не был нужен. Он продолжал скитаться по бескрайним просторам полуострова, передвигаясь с обозами, подвозившими усталого путника. Ночевал в ночлежках вместе с человеческими отбросами. Иногда задерживался в трущобах, кишевших ворами, мошенниками, сутенерами и шпионами инквизиции.

Приобретенный жизненный опыт нашел выражение в поздних произведениях Сервантеса, где перед нами предстает красочный мир трущоб и притонов, завсегдатаев таверн и игорных домов. В Испании эти отверженные не соответствовали меркам других стран. Здесь на них лежал яркий и своеобразный отпечаток особого национального колорита. С аристократическим изяществом носили они свои жалкие лохмотья. В безделье видели символ благородства, а в работе — унижение. Чужой собственности не признавали.

Никто не проник так глубоко в характер этих людей, никто с таким мастерством не описал их быта, как Сервантес. Ничего удивительного, если учесть, сколько он их видел, слышал и наблюдал. Он знал все диалекты испанских провинций, прекрасно владел сочным, образным крестьянским языком. Более того, он в совершенстве знал жаргон деклассированных элементов — воров, нищих, продажных женщин и т. д. Результатом всего этого стали сочинения Сервантеса в плутовском жанре: «Ложная тетка», «Ринкнете и Кортодильо», «Цыганочка» и т. д.

Он радовался, когда встречал людей самобытных и диковинных. Это расширяло его понимание человеческой натуры. О каждом человеке у него складывалось свое впечатление. Неважно, насколько оно было правильным. Важно то, что с помощью воображения он мог воссоздать достоверный образ каждого из них.

Считается, что нет двух одинаковых людей, ибо каждый человек неповторимо своеобразен. Сервантес пришел к выводу, что это верно лишь теоретически. На практике же люди похожи друг на друга, и их можно разделить на небольшое количество типов, которые при сходных обстоятельствах жизни будут вести себя одинаково.

80