Хроники времен Сервантеса - Страница 76

К оглавлению

76

Возвращение Лопе де Вега в Мадрид перечеркнуло карьеру Сервантеса как драматурга. В репертуаре театра Веласкеса остались только пьесы Лопе, и Сервантесу пришлось уехать из столицы в поисках заработка. Он решил искать счастья в Толедо, где его родители растили маленькую Изабеллу.

Хроника тринадцатая,
в которой рассказывается о женитьбе Сервантеса и о кончине его отца

Деньги у Мигеля заканчивались, а новых поступлений не предвиделось. На их остаток он приобрел коня, худого, как афганская борзая, с глазами такими кроткими и грустными, что Мигель заплатил за него не торгуясь. «Эта животина очеловечилась. У нее человеческие глаза», — подумал Сервантес и назвал его Росинантом, что означает: «тот, кто был конем».

Последний вечер в Мадриде Сервантес провел в таверне в обществе друзей. Домой вернулся поздно. Сознание плутало в хмельном угаре. Уже под утро он забылся беспокойным сном, в котором мелькали тени давно ушедших людей и какие-то эпизоды из жизни, о которых, проснувшись, забываешь вовсе.

Утром оседлал Росинанта, взял свой нехитрый скарб, поместившийся в одном мешке, и отправился в дорогу. В небе пылало яростное солнце Кастилии. Выжженная земля жаждала влаги, но в это время года дожди здесь были большой редкостью. Он видел, как медленно ползет тень его и Росинанта по уже убранным хлебным полям. Изредка им встречались небольшие рощи пиний. Уродливые, с искривленными стволами и черными, похожими на щупальца ветвями, они почти не давали тени.

Сервантес предоставил коню брести по дороге, ведущей в Толедо, своим неспешным ходом, а сам предался невеселым мыслям:

...

Жизнь, — думал он, — можно сравнить с большим домом со светящимися окнами. Но вот наступает пора, когда окна гаснут одно за другим. Дом, сверкавший огнями в ночи, медленно, но неуклонно погружается во мрак и тишину. Когда гаснет последнее окно — заканчивается жизнь. Я чувствую, что не так уж много освещенных окон осталось в моем доме. Пора уже подводить итоги. Спросить себя: так чего же ты добился в жизни, Мигель Сервантес де Сааведра, чувствовавший в себе силы необъятные? Несколько пьес и роман, который тебе самому не нравится, вот, пожалуй, и все твои достижения. Прямо скажем — не густо. Но ведь еще есть время. Еще жива в душе какая-то странная тяга к совершенству, которая всегда сопровождает меня и не позволяет опускать руки и отчаиваться. Не страшно забрести в тупик. Страшно в нем остаться.

Пора было отдохнуть и подкрепиться. На обочине он заметил дерево с потрескавшейся корой и не очень густой кроной. Он сел в его тени на землю, прислонившись к стволу, достал хлеб, сыр и вяленое мясо. Росинанту нацепил торбу с овсом, и тот удовлетворенно вздохнул. Покончив с трапезой, Сервантес задремал.

Разбудило его конское ржанье и топот копыт. Он вскочил и увидел блеск доспехов и всадников на статных конях. Впереди ехал герольд с королевским штандартом в руке. Вся кавалькада двигалась очень медленно. Сервантес понял, что это конвой. Вслед за всадниками двумя рядами шли монахи, босые, с непокрытыми головами. Они распевали псалмы заунывными голосами, а за ними шесть слуг несли паланкин, прикрытый сверху навесом. Замыкали шествие пешие королевские гвардейцы.

Мигель, дрожа от волнения, опустился на одно колено. Наконец-то он удостоился чести лицезреть своего повелителя. Тем временем слуги бережно опустили паланкин на землю совсем рядом с Сервантесом. Их сменили другие носильщики. Теперь он видел короля так близко, что даже разглядел угри на его носу. У Филиппа было покрытое красными пятнами лицо, изможденное длительными постами, и седая борода. Сервантес обратил внимание на его распухшие ноги — король уже давно страдал подагрой.

Филипп спал. Беспомощно свисала его рука со скрюченными старческими пальцами. Несмотря на сильную жару, король был одет так, словно направлялся на совещание Государственного совета. На нем был черный бархатный камзол, шелковая мантия, а на шее сверкала цепь Золотого руна.

Все длилось несколько мгновений. И вот уже королевский кортеж вновь двинулся в дорогу. На коленопреклоненного Сервантеса никто не обратил внимания.

* * *

Становилось все жарче, и Сервантес решил остановиться в гостинице для людей мимоезжих, переждать, пока спадет зной. Единственная гостиница, встретившаяся на пути, оказалась довольно жалким заведением, рассчитанным отнюдь не на привередливых людей. Она представляла собой двухэтажный грубо сколоченный сарай с коморками для постояльцев — такими маленькими, что в них с трудом помещались кровать и стул.

Бросив мешок с вещами на кровать и поместив Росинанта в конюшню, Мигель зашел в кабачок, расположенный на первом этаже. Там надолго устроились несколько мрачных типов, успевших уже основательно нагрузиться. За столиком у окна сидел человек, облик которого показался ему смутно знакомым. Это был старик с морщинистым лицом, покрытым шоколадным загаром, с выцветшими голубыми глазами и оттопыренными ушами. Старик чем-то неуловимо напоминал юношу, которого Сервантес знал четверть века назад, когда учился в школе дона Ойоса. Звали его Рамон Мануэль де Самоса. Мигель с ним дружил. Ему импонировали его скептический ум и неукротимый характер. До школы Ойоса Рамон учился в иезуитском колледже, где регулярно подвергался наказаниям из-за своего упрямства, непокорности и склонности к разгульной жизни. Ни уговоры, ни епитимьи, ни даже бичевание не могли переломить этот буйный характер. Кроме того, он любил выпивку, а надравшись, пел фривольные песни, оскорблявшие нравственное чувство иезуитских монахов. Кончилось тем, что Рамон был с позором изгнан из колледжа, и не миновать бы ему трибунала инквизиции, если бы за него не поручился дон Ойос. Он ценил одаренность Рамона и принял его в свою школу, где с ним и подружился Мигель. Два года Рамон проучился в школе Ойоса, не слишком утруждая себя занятиями, наслаждаясь жизнью и широко пользуясь щедростью богатых любовниц. В отличие от Сервантеса ему ни разу не довелось лечь спать голодным. А потом Рамон неожиданно исчез, словно его поглотила земля. Сервантес не раз вспоминал своего веселого товарища. И вот теперь он встретил его здесь. «Впрочем, я, наверно, ошибся, — подумал Сервантес. — Рамон ведь мой ровесник, а этому старику явно под шестьдесят». Старик почувствовал на себе его взгляд и повернул голову. Увидев его встревоженные глаза, Мигель понял, что не ошибся.

76