Хроники времен Сервантеса - Страница 2

Но железная воля и проницательный ум этого султана сочетались с чисто восточным коварством, жестокостью и необузданным властолюбием. Он был одновременно и благочестив, и свиреп. Однажды Мехмет, желая разыскать похитителя дыни из своего великолепного сада, приказал распороть животы четырнадцати рабам. И похититель был обнаружен. Его останки пополнили рацион льва в личном зверинце султана. Зато семьям невинно убиенных была выплачена компенсация. Мехмет любил справедливость.

Мусульманское искусство носит иконоборческий характер. Считается невозможным и неприличным использовать изображения живых существ для изложения священных истин. Человек узнает о Боге через слово, а не через рисунок. Пророк Мухаммед полагал, что рисунок может отвлечь верующих от чистого единобожия и склонить их к замене Бога идолом. Радикальный исламизм пошел еще дальше и наложил полный запрет на изображение любых одушевленных существ. Но султаны неоднократно нарушали этот запрет. Желая сохранить свой облик в памяти потомков, они часто приглашали в свои дворцы знаменитых европейских художников.

До нас дошел портрет Мехмета II кисти знаменитого итальянского живописца Джентили Беллини. С холста на нас меланхолически и угрюмо смотрит человек с аккуратно подстриженной бородкой и злым, крючковатым, как у какаду, носом. Мехмет благоволил этому художнику и часто беседовал с ним о науках и искусстве. Как-то раз даже приказал отрубить голову рабу, чтобы продемонстрировать своему итальянскому гостю конвульсию шейных мускулов.

Весть о том, что место спокойного и осторожного Мурада занял энергичный, жаждущий славы Мехмет, вызвала ужас в Византии. Лазутчики уже давно слали донесения о том, что этот молодой честолюбец поклялся завладеть Константинополем, некогда считавшимся столицей мира, и уничтожить остаток еще недавно могущественной византийской империи. Мысль о завоевании великолепной столицы греков всецело овладела душой молодого султана. Даже по ночам он собирал в своем кабинете сведущих людей, знакомых с укреплениями города, чертил с ними карты Константинополя, выискивал его слабые места, тщательно продумывал все детали будущей осады.

Корона Юстиниана давно утратила свои драгоценные камни. Правда, был еще последний искрящийся великолепием самоцвет — плохо защищенный, готовый при сильном толчке упасть в подставленную ладонь завоевателя.

От прежней могущественной империи, простиравшейся от Персии до Альпийских гор, остался лишь жалкий клочок земли, который можно было обойти пешком за несколько часов. Огромная когда-то держава превратилась в государство одного города. Защищенные гигантской стеной церкви, дворцы да с десяток жилых кварталов — вот и все.

Городу, считавшемуся одним из чудес света, фатально не везло. В последние столетия его могущество неуклонно падало. В 1204 году он был взят и разграблен крестоносцами. От этой катастрофы Константинополь так и не оправился. Его опустошала чума, истощала необходимость обороняться от набегов воинственных номадов, раздирали религиозные и этнические распри. И вот, жалкий и бессильный, он уподобился жуку, попавшему в муравейник. У него не было ни солдат, ни друзей, ни союзников, и его все сильнее сдавливали щупальца врага.

Последний византийский император (басилевс) Константин XI Палеолог — человек энергичный и мужественный — делал все возможное для спасения своей несчастной родины. Гонцы за гонцами мчались в Венецию, Геную и в Ватикан, умоляя о помощи. Но в Ватикане колебались. Теологическая пропасть между Ватиканом и Константинополем все еще не преодолена. Папа римский Николай V требовал, чтобы византийская церковь признала его верховным пастырем всего христианского мира. Константин XI был готов пойти и на это, но константинопольский патриарх Григорий и его духовенство и слышать не хотели о подчинении Ватикану.

Лишь перед самым концом, уже после того как Мехмет II стал султаном, патриарх Григорий со скрежетом зубовным согласился на воссоединение обеих церквей. После этого папа Николай V дал свое благословение на то, чтобы в Венеции и Генуе погрузили солдат и боеприпасы на отправляющиеся в Константинополь галеры. На одной из них находился папский легат Исидор. Папа уполномочил его отслужить совместно с патриархом Григорием торжественную обедню примирения церквей. Сам император Константин и все его сановники присутствовали на этой обедне в чудесной церкви Святой Софии с ее дивной мозаикой и старинными иконами. Там же папский легат возвестил с амвона, что отныне каждый, кто посягнет на Византию, бросит вызов всему христианскому миру. «Иначе и быть не может! — патетически воскликнул легат. — Ведь Византия связана с миром христианской Европы общностью тысячелетней культуры».

Но, к сожалению, в истории минуты торжества разума редки и мимолетны. Им на смену тут же приходит безрассудный фанатизм, уничтожающий все то, что было достигнуто с помощью разума. Обедня примирения ничего не изменила. После нее греческие теологи с еще большей яростью принялись обличать латинян в искажении истинной веры. Ну, а раз византийцев гордыня обуяла, то пусть сами и выпутываются из беды — решили в Ватикане. Правда, Генуя прислала еще несколько галер с солдатами, но это была капля в море. Изнемогающий в смертельной борьбе город был оставлен на произвол судьбы.

* * *

Готовясь к войне, деспоты обычно вовсю трубят о своем миролюбии. Так и Мехмет, едва взойдя на престол, принял послов Константина и поклялся на Коране, призвав в свидетели самого пророка, что будет свято соблюдать все соглашения с Византией. И в то же самое время султан с лихорадочной поспешностью начал приготовления к войне.