Хроники времен Сервантеса - Страница 95

На сей раз Сервантес не ошибся. Это был не просто успех, а вихрь, сметавший его роман с книжных прилавков. Книга оказалась такой восхитительно забавной, что общий взрыв хохота встретил Рыцаря печального образа, въехавшего в мировую литературу на своей тощей кляче. Вскоре роман Сервантеса читала уже вся Европа. В одном только 1605 году он был переиздан пять раз.

Сервантес, правда, не получил от этого большой выгоды, ибо по своей непрактичности подписал кабальный договор, по которому все права на издание книги в ближайшее десятилетие переходили к де Роблесу. Правда, единовременно автору была выплачена довольно значительная сумма, но освободиться из тисков нужды ему так и не удалось.

А роман зажил своей отдельной от автора жизнью. Рассказывают, что король Филипп III, стоя однажды на балконе своего дворца, увидел на берегу реки Мансанарес студента, всецело погруженного в чтение какой-то книги. Время от времени студент прерывал чтение из-за приступа неудержимого смеха. «Держу пари, — сказал король, — что этот парень читает „Дон Кихота“». Никто из придворных пари не принял. Всем было ясно, что король прав.

В дни, когда роман начал триумфальное шествие по Испании и миру, Сервантес получил письмо от своего старого друга художника Гвидо Пахеко, которое не избалованного похвалами Сервантеса и тронуло, и обрадовало: «Дорогой дон Мигель! С огромным удовольствием прочитал твой роман. Если я хоть что-нибудь смыслю в литературе, то ты создал вещь на все времена. Твоя книга будет жить, пока существует наш великий испанский язык. Суть в том, что удовольствие, которое я испытал, читая „Дон Кихота“, доступно любому читателю. Любому — и это главное. Меланхолику и весельчаку, худому и толстому, протестанту и католику, прагматику и мечтателю. Это потому, что ты, Мигель, сострадаешь всем людям, кем бы они ни были. Сострадание — вот что такое твой Дон Кихот. Мы существуем в бесконечности. Реальность нашей жизни — это поляризация бесконечного на одном из бесконечных его полюсов. Твоя книга предоставляет равные возможности для всех точек зрения, основа которых воображение. Весь мир — это огромное познавательное зрелище. Твоя книга учит понимать его, помогает открывать новые перспективы, каждая из которых обладает ценностью почти абсолютной. В этом и заключается твое сострадание с изрядной дозой мудрой иронии. Жизнь в твоем романе показана как преображение реальности, как игра. Именно в этом я вижу глубочайший смысл „Дон Кихота“, единственной книги, которую будут читать, когда все остальные поглотит забвение.

Особенно же мне хочется выделить иронический параллелизм твоих персонажей. Каждая черточка в характере Дон Кихота соответствует противоположной, но все же родственной черточке Санчо Пансы. Рыцарь и его оруженосец разительно противоположны как в мыслях, так и в языке. Добряк Санчо говорит языком отрывистым и грубоватым, а его господин пользуется словарем дворянского сословия. В каждой фразе Рыцаря печального образа чувствуется знатный идальго. Когда говорит Дон Кихот, мы представляем его восседающим на высоком коне. Когда же говорит Санчо Панса, то мы видим его сидящим на своем низеньком ослике. Даже между Росинантом и осликом существует та же незримая связь, что между оруженосцем и его рыцарем. Ну, вот пожалуй и все, что я хотел сказать тебе по поводу твоей книги. Всегда твой Гвидо».

* * *

Казалось, что Сервантес поймал наконец жар-птицу за хвост, но это была лишь очередная химера. «Дон Кихота» читала и перечитывала вся Испания, когда в дом его автора ворвалось несчастье.

27 июля 1605 года Вальядолид шумно отмечал крестины наследника престола. Гремела музыка, в воздухе взрывались праздничные шутихи. Испанцы обожают праздники, когда можно, ничем не рискуя, расслабиться по полной программе. Сервантес, и в молодые годы не любивший коллективного веселья, работал у себя в комнате. Взрывы смеха, музыка, фейерверки мешали сосредоточиться, и он лег спать рано. Проснулся оттого, что за окном залились лаем сторожевые псы. Звучали какие-то гневные голоса. Сервантес встал, оделся и вышел на улицу. Праздничные гуляния уже закончились. Огромный полумесяц покачивался в небе, как фелука. Прямо напротив дома находился небольшой сквер. Оттуда доносился звон стали. «Дуэль», — подумал Сервантес. Он подошел совсем близко, но дуэлянты его не заметили. Опытным взглядом Сервантес сразу увидел, что один из дуэлянтов намного лучше владеет шпагой. Он атаковал быстро и легко. Вот он сделал выпад в терции и точно рассчитанным движением вонзил шпагу в грудь противника. Тот глухо вскрикнул и медленно опустился на землю. Победитель не стал терять времени и скрылся в темноте.

Сервантес склонился над телом. Несчастный был еще жив. На губах его пузырилась кровь.

— Я защищал честь жены, — прошептал он и потерял сознание.

— Он жив? — спросила прибежавшая на шум Каталина.

— Да. Надо внести его в дом. Возможно, ему еще можно помочь.

— Да ты что, Мигель? Закон запрещает вносить в дом раненых и убитых на улице. Они должны оставаться на месте до прихода служителей закона.

— Делай, что я говорю.

Он взял раненого за плечи, Каталина за ноги, и они внесли его в квартиру Осмотрев рану, Сервантес понял, что она смертельна. К утру незнакомец скончался, так и не придя в сознание. Лишь после этого Сервантес уведомил о случившемся муниципальные власти. Сотрудники префектуры во главе с сержантом появились быстро. Сержант, человек с лунообразным лицом и большим носом, спросил тоном, не предвещающим ничего хорошего: