Французская принцесса Елизавета Валуа, дочь короля Генриха II и Екатерины Медичи, сестра воспетой Дюма королевы Марго, была третьей супругой Филиппа. Просватанная сначала за инфанта дона Карлоса, эта юная прелестная женщина должна была по политическим соображениям выйти замуж за его отца, что и стало источником драмы в семействе испанского короля.
Справедливости ради следует отметить, что Филипп не хотел причинить зло своему сыну, женившись на его невесте. Но не так уж много было в Европе принцесс и вдовствующих королев. Все они находились в какой-то степени родства с испанскими монархами. Династия не должна была прерваться, и потому кровосмесительство было обычным делом в те времена.
Жены Филиппа жили недолго. От него веяло ледяным холодом, и эти хрупкие красавицы чахли, как цветы, лишенные солнца. Матерью дон Карлоса была первая жена короля восемнадцатилетняя Мария Португальская, скончавшаяся через четыре дня после того, как подарила венценосному супругу наследника престола.
Инфант дон Карлос был совсем не похож на героя одноименной трагедии Шиллера. У немецкого поэта он изображен как восторженная прямая натура, воплощение благородства и духовного совершенства, орленок в золотой клетке, великодушный и пылкий мечтатель.
Настоящий дон Карлос не был ни благородным, ни восторженным, ни великодушным. Но разве можем мы упрекать за это великого поэта, подарившего человечеству своего дона Карлоса, ставшего одним из самых пленительных образов в мировой литературе?
Сын короля Филиппа, появившийся на свет недоношенным, был горбат и низкоросл, имел выпуклую «голубиную» грудь, плечи разной высоты и одну ногу короче другой. К тому же при рождении он перенес дисфункцию мозга и несколько отставал в умственном развитии. Он говорил фальцетом, заикался, обладал агрессивным характером, был подвержен припадкам бешенства и отличался повышенной жестокостью. Лишенный материнской ласки, принц рос замкнутым и своевольным. Разговаривать он начал в пять лет, и ничто не могло заставить его прилежно учиться. Больше всего дон Карлос любил вино и женщин. Но с женщинами его отношения складывались непросто. При общении он старался причинить им боль. В бухгалтерских книгах сохранились записи о деньгах, выплаченных отцам девочек, избитых Его Высочеством.
По всему выходило, что дон Карлос не может наследовать престол. Ежедневно королю докладывали о новых безумствах сына. Как-то придворный сапожник не угодил инфанту, сшив ему слишком узкие туфли, дон Карлос, изрезал их на мелкие кусочки, положил на блюдо, полил соусом и заставил сапожника съесть это кушанье. Хотя каждый ремесленник кормится своим трудом, это был, пожалуй, единственный случай буквального подтверждения этой истины. В другой раз он выбросил из окна члена королевского суда — одного из знатнейших испанских грандов. А однажды из-за какого-то пустяка кинулся с кинжалом на епископа, и тот, упав на колени, с трудом вымолил себе жизнь. Подобные случаи множились, и король начал сомневаться в душевном здоровье принца.
Инфант, которому король не поручал никаких дел, тосковал, тяготился своим положением и лелеял в душе ненависть к отцу. Однажды он пошел на ядовитую и опасную выходку. Издал книгу, состоявшую из чистых страниц и озаглавленную «Великие и удивительные путешествия короля Филиппа» (Los grandes у admirables viajesdel rey don Fhilipe). Чтобы понять суть этого бессловесного пасквиля, нужно было знать, что король Филипп в последние двадцать лет ни разу не покинул Эскориала. Филиппу, разумеется, донесли об этом, а он никогда ничего не забывал и не прощал.
Но вот при дворе стали готовиться к свадьбе дона Карлоса с четырнадцатилетней дочерью французского короля Генриха II Елизаветой. Инфанту так много рассказывали об уме, красоте и ровном характере принцессы, что он заочно влюбился в нее. Перестал безумствовать. В его характере наметился ощутимый сдвиг к лучшему, и, кто знает, возможно благотворное влияние любви излечило бы его.
Женитьба Филиппа на той, которую он уже высватал для своего сына, нанесла безжалостный удар по уму и сердцу несчастного принца. Его невеста стала его мачехой! Такой кульбит судьбы мог бы лишить рассудка и здорового человека. Противны, гадки и ненавистны стали бедному инфанту и отец, и Эскориал, и родина.
Январь 1568 года обрушился на Эскориал жесткими ветрами, оборвавшими последние жухлые листья с его редких кустарников. Шел сильный дождь, но его шум перекрывали молотки рабочих. Дворец Филиппа постоянно достраивался. Главный инквизитор Педро Родригес поднялся на верхний этаж, прошел зубчатым переходом, открытым всем ветрам, и оказался в большом квадратном зале, полном духовенства в сутанах и вооруженных людей. Офицер охраны, бряцая доспехами, отдал честь и пошел доложить королю о прибытии главного инквизитора.
Массивная резная дверь раскрылась, и Родригес вошел в королевский кабинет. Здесь было светло. Через высокое окно, занимавшее полстены, лился бледный свет прямо на письменный стол, за которым работал Филипп. Он отодвинул в сторону бумаги и благожелательно посмотрел на главного инквизитора светлыми очень спокойными глазами. Жестом предложил ему сесть и спросил негромко:
— Ну, что там у тебя?
— К сожалению, плохие новости, Ваше Величество, — ответил Родригес, кладя перед собой большую папку, — дело касается инфанта.
— Что он опять натворил? Я уже давно склоняюсь к мысли, что Господь послал мне такого сына в наказание за мои грехи, — сказал король тихо, не поднимая глаз.