Хроники времен Сервантеса - Страница 11

Вот уже десятый год возглавлял Торквемада святую инквизицию и знал, что за это время в различных городах Кастилии и Арагона на кострах заживо сожгли десять тысяч еретиков.

...

Десять тысяч костров, — размышлял он, — но это ведь не все. Еще очень и очень многие привлекались к суду по обвинению в ереси. Около ста тысяч из них были признаны виновными и подверглись различным наказаниям. Совсем неплохо.

Даже люди, приближенные к Великому инквизитору, встречаясь с ним, испытывали трепет. Было в этом человеке нечто такое, отчего бросало в дрожь. Фанатичным огнем на бледном лице горели холодные глаза, проникавшие, казалось, в самые глубины души, дабы найти там ересь, о которой собеседники Торквемады даже не подозревали. Каждому хотелось сломя голову бежать от этого человека.

Сам же Торквемада искренне считал себя «мечом в руках божьих», и его изумляло, что у такого человека, как он, находятся враги — не только в светском обществе, но и в самой церкви. И самым влиятельным из них был Родриго Борджиа — папа Александр VI. До ушей Торквемады, конечно, доходили слухи об отвратительном образе жизни этого наместника Святого Петра. Поговаривали об оргиях в папском дворце, о чудовищных извращениях, об отравлениях и убийствах, о его многочисленных детях, унаследовавших порочные наклонности отца.

В Ватикане при этом папе настоящая добродетель настолько вышла из моды, а порок так сроднился с душой, что даже члены святых орденов вынуждены были скрывать свои добродетели и притворяться грешниками, дабы не прослыть за лицемеров.

Торквемаду, равнодушного ко всем соблазнам жизни, все это ужасно возмущало. Но больше всего он был потрясен тем, что хитрый и проницательный Родриго Борджиа, судя по всему, испытывал удовольствие, с искусной ловкостью разрушая его планы.

«Нет ничего странного в том, что погрязший в грехах развратник старается напакостить человеку, ведущему святую жизнь, — думал Торквемада. — Вот только жаль, что грешник, запятнавший себя всеми мыслимыми пороками, не кто иной, как сам Его Святейшество. Воистину неисповедимы пути Господни».

Великий инквизитор вздохнул и, встав на колени, долго молился перед большим черным распятием. Потом несколько минут вглядывался в скорбную фигуру на кресте с набрякшими жилами рук, со скрюченными в болезненной судороге пальцами, с трещинами уже мертвой кожи.

«Спаситель принял жесточайшие телесные муки, чтобы искупить своей смертью грехи человечества, — размышлял Торквемада, — но люди как грешили, так и продолжают грешить. Мы, верные слуги церкви, призваны направлять их на праведный путь. Лишь крепкая вера — путь к спасению. Вера — это крылья молитвы. Без нее она не может вознестись к чертогу Всевышнего. Конечно, Он не нуждается в нашей вере, но дабы не спасать нас без нашего участия, требует ее от нас. В истинной вере важны не схоластические рассуждения, а твердое понимание того, что в жизни можно, а что нельзя. Есть только одна сила, удерживающая мир от распада. Это — страх. Люди не станут грешить, если будут страшиться пыток и костра, а также репрессий, которые не замедлят обрушиться на их родных и близких. Но тут очень важно не перегнуть палку. Нельзя отнимать у человека все, ибо человек, которому нечего терять, перестанет бояться. Вот почему Христос отрекся в Кане от собственной матери, сказав: „Женщина, кто ты мне?“»

Взгляд Торквемады упал на листок, лежащий на его письменном столе, и сразу кровь ударила ему в голову. Это был анонимный пасквиль, изъятый инквизиторами у одного из еретиков. В нем в издевательски-насмешливом тоне утверждалось, что Торквемада не имеет права заниматься вопросами, связанными с чистотой крови, потому что у него самого бабка — еврейка. Автор этой мерзости даже намекал на то, что Великий инквизитор сам тайно выполняет иудейские обряды.

Торквемада вновь упал на колени перед распятием. Его губы исступленно шептали: «Ненавижу евреев! Ненавижу евреев! Да будут они прокляты во веки веков! Пусть они называют себя новыми христианами — я все равно им не верю».

Фраза «ненавижу евреев» как басовая струна звучала у него в мозгу. Он задыхался от ненависти. Да ведь лгут они, проклятые! Ну, не могла его бабка быть еврейкой. Его предки всегда гордились своим благородным происхождением. Разве мог его дед Альвар Фернандес де Торквемада осквернить кровь своего рода еврейской кровью. Да ни за что на свете.

Но в глубине души Торквемаду грызли сомнения. Они подтачивали сознание и душу. Лишали сна и покоя. Торквемада хорошо знал, что в те времена, когда его дед вступил в брак, евреи пользовались повсеместным почетом и уважением. Породниться с ними отнюдь не считалось чем-то зазорным. Многие из них занимали ответственные посты при дворе, и вообще тогда никто не ломал себе голову над тем, какая кровь течет у него в жилах.

Альвар Фернандес де Торквемада женился по любви и никогда не жалел об этом. Но его внук не смог смириться с такой несправедливостью судьбы. Он хорошо помнил свое детство: косые взгляды, двусмысленные усмешки и шепоток за спиной: «Вот, поглядите на этого гордеца. Он кичится своим аристократическим происхождением. Считает себя выше нас. Видно забыл, что у него бабка еврейка».

Торквемада нервно повел плечом, гоня прочь неприятные мысли. На пороге кельи бесшумно возник его секретарь в черной сутане.

— Ну, что у тебя?

— Плохая новость, святейший приор, — сказал он бесстрастно. — В королевских покоях находятся сейчас дон Ицхак Абарбанель и еще двое иудеев. Мне удалось выяснить, что они предлагают королевской чете тридцать тысяч дукатов в обмен на право евреев остаться в Испании.